Последний мамин урок. Непридуманная повесть - Николай Карпин

Когда я вернулась с улицы, мама мне говорит: «Зина, дай мне воды». Я принесла. Она отпила чуток, голова у нее откинулась. Я стала звать ее. Она не отзывается. Умерла. Я даже не испугалась. Страха уже не было. Вышла из дому, села возле сарая и думаю, куда же мне теперь идти. Меня тетя Маша, мамина родственница, увидела. Спрашивает: «Чего здесь сидишь?». Ну и взяла к себе. У нее было трое детей, и всех тетя Маша уморила голодом. И я бы у нее умерла с голоду. Но женщина с первого этажа нашего дома сказала тете Маше, чтобы она отвела меня в детский садик. У той женщины был сын, мой ровесник. Мы с ним даже дружили. Тогда ругали, если узнают, что кто-то из родителей своих детей голодом заморил. Привели меня в садик, налили чаю, хлеб маслом намазали. А я уже и есть не хочу. Мне говорят: кушай, Зина. Я чаю попила. Детишки детсадовские окружили меня и просят у воспитательницы: дайте мне, мне дайте ее хлеб доесть!

Тогда меня перевезли в больницу, и там я потеряла память, но оправилась. В больнице кормили хорошо. Так я выжила в блокаду…

Я забрал маму к себе.

Два дня она была безутешна. Потом как бы сама себе проронила:

– Где-то была моя сумка?

Сначала мы с супругой не обратили на ее вопрос внимания. Но на следующий день она спрашивала уже всерьез, и когда мы по очереди стали объяснять маме, что она не брала с собой сумку, мать сначала раздраженно, потом со злостью в голосе, а потом уже просто кричала:

– Вы что, считаете меня дурочкой?! – Принималась показывать, как по приезду в Петрозаводск она выкладывала из сумки полиэтиленовые пакеты со своими вещами.

– Это что же получается, я как нищенка с двумя пакетиками уехала из дома?! – Мама искренне верила в событие, которого не было. После этого она садилась на диван и устремляла мрачный взгляд в одну точку. Мы снова пытались объяснить, что когда собирали ее в дорогу, безутешную от горя, ей было все равно, во что сложили ее сменное белье. Скоропостижная смерть брата и связанные с похоронами хлопоты тогда измотали меня. Готовясь в обратный путь, мы укладывали мамины вещи в подвернувшиеся пакеты.

После таких объяснений мать как бы успокаивалась, потом наливалась новой злобой. Когда я в очередной раз пытался объяснить ей про эту чертову сумку, она срывалась на крик. Я видел, что мать запустила бы в меня чем-нибудь, будь у нее достаточно силы. Я не знал, что делать.

2009 год

1 января

После обеда мы с мамой поехали в церковь Екатерины Великомученицы, поставили свечи за упокой души старшего брата. Я купил ей иконку Святого Александра Невского. По дороге обратно она рассказывала, как умирала ее мать. Это случилось в 1936 г. Тогда маленькая еще мама ходила в церковь со своей бабушкой, молить бога о продлении жизни своей мамы. В школе узнали про это и тут же стали разбирать мамино поведение, даже «пропечатали» в школьной стенной газете, а когда пришло время, не приняли в пионеры.

– У нас в Бурге стояла такая красивая церковь, и ее сломали. Зачем, спрашивается, нужно было ломать? Все в нашем государстве делается как-то не так, – закончила свой рассказ мама.

Мне вспомнилась первая моя учительница. Вот она спрашивает нас, первоклассников:

– Кто из вас некрещеный?

Большая половина класса потянула вверх руки. Чувствовалось, Анне Ивановне некрещеные были симпатичнее. Помню, мы тогда с превосходством смотрели на тех, кто смиренно сложил руки на парту.

– Когда мы поедем домой? – между тем спросила меня мама.

Этот вопрос теперь я слышу каждый день.

– Завтра, – соврал я. Я очень быстро научился ей врать.

– Вот и хорошо, нужно ехать, — ответила мама.

Вечером к нам в гости заглянули наши друзья. Мы хорошо провели вечер. Мать сидела с нами. Потом как обычно проводили гостей до автобусной остановки. Стали укладываться спать. Вдруг дверь в спальную приоткрылась и заглянула мать. Глазами она нашла мою жену и с блуждающей на губах улыбкой сказала:

– Хоть ты меня и ненавидишь и хочешь, чтобы я завтра уехала, но назло тебе я останусь еще на две или даже три недели. – Сказала и закрыла дверь. Мы не знали, как реагировать на это. Жизнь превращалась в какую-то пытку.

На другое утро я с детьми уехал на рыбалку на весь день. Вечером мать снова заявила:

– Хочу вернуться домой!

Я согласился:

– Что ж, пусть будет так.

И мать успокоилась. Утром мы сидели на кухне. Она пила чай из блюдечка. Вид у нее был умиротворенный. Здесь в Карелии она полюбила чай. Потом вспомнила свою молодость, военные годы, о том, как после войны мой отец приехал за ней.

– Это произошло в 1942 г. на Волховском фронте. Наш госпиталь стоял под Выборгом. Подруги сказали, что в соседнем селе стоит часть и там организуют танцы. На танцах я и познакомилась с Иваном Ильичом. Встречались некоторое время. Потом госпиталь перекинули в другое место. Однажды фронтовая подружка попросила у меня адрес какого-нибудь солдата, чтобы написать ему письмо. Так у нас на фронте часто делали. Я дала адрес отца. Подружке пришел ответ, в котором Иван Ильич интересовался, откуда она узнала его адрес. Подруга ответила, что адрес дала Катя Васильева. И тогда Иван Ильич написал мне письмо. Мы стали переписываться. А в 1947 г. он приехал.

Я была на работе, сижу за столом и вдруг чувствую на своем плече руку. Обернулась. Он стоит! Через день пошли в ЗАГС и расписались. Саша, брат, уговаривал Ивана Ильича переехать в Бургу. Тот не согласился. В Карелии жил его отец. Они дом решили строить на месте сгоревшего в войну. Мой отец к тому времени умер. Мы уехали в Карелию. Мачеху я забрала позже. Она умерла в Карелии. Все хотела вернуться к себе в Добрую Волю.

Когда мой брат Саша приехал ко мне в гости, то Шура, младшая сестра Ивана Ильича, громко кричала: «Катя, брат приехал!».

Через пролив на лодке его перевезли к нам. «Катя, куда ты попала!» – шепнул брат мне, оставшись наедине. В доме вдоль стен стояли самодельные лавки и дощатый стол без скатерти. Позже с Иваном Ильичом мы съездили в Федоркову Луку (Новгородская область), привезли из отцовского дома венские стулья, комод, сундук, шкаф разборный. А когда переехали в Гирвас, Ивана Ильича перевели туда по работе, многие вещи оставили в Мунозере. Я хотела стулья забрать, но Иван Ильич говорит, пусть Шуре останутся.

А строились…. Свекор Илья Михайлович говорит Ивану Ильичу: «Что же, без собственного дома помру». Мы жили тогда у Лумбиных. Их дом один из немногих уцелел в войну. У них семья – три человека: сестра Дуня, дочь ее Анна и сын Юра. Арестовы – Шура, Федор, их дочь Люся. Артуковы – Маруся, Илья, дети Эльвира с Володей, мы с Иваном Ильичом. У нас Саша к тому времени родился. И свекор. Вот сколько!

Мне пришлось ссуду в банке оформить. Золотые мамины серьги заложила в ломбард. В Тереках купили недостроенный дом. Свекор с Иваном Ильичом разобрали его и по озеру плотом сплавили в Мунозеро. Поставили на месте сгоревшего в войну. Помню, со свекром в проемах стен стамесками пазы выбирали под оконные рамы, мох на болоте собирали, стены конопатили…

По возвращении в Карелию я отыскал могилы деда с бабкой. По карельскому обычаю их похоронили на острове, напротив исчезнувшей теперь деревни. Буйство травы и чаек на острове не описать. Отыскать могилы помог двоюродный брат. На дедовой могиле едва возвышался холмик. Бабушкина могила оказалась прикрыта большой каменной плитой. По плите и нашли.

Позже на могилах мы со старшим сыном установили два металлических креста с табличками.

Отыскал я и отчий дом. Стоит по сию пору! Врос в землю, обветшал, но стоит. Пережил деда, отца, церковь деревенскую, деревню пережил. Новыми хозяевами приспособлен под дачу. На двери замок, не войти в отчий дом. Вспомнились заложенные в ломбард бабушкины золотые сережки, доставшиеся маме по наследству…

На другой день мы с сыном увезли мать в Поросозеро.

«Что случилось с родным человеком?» – думал я, лежа на раскладушке в большой комнате родительской квартиры. Припомнился случай тридцатилетней давности. Еще была жива нянюшка (моя двоюродная сестра). Напротив их дома жила старушка с взрослым сыном. Та старушка ослепла, стала беспомощной. А сын-выпивоха однажды уехал куда-то. Уехал, а дверь входную запер на замок. Случилось это зимой. Через неделю обеспокоенные соседи сбили замок, отворили дверь и в ледяной комнате обнаружили на полу мертвую старуху. Пожеванное мыло нашли рядом.

Тот случай врезался в мою память, и вот почему. Когда после кладбища, где похоронен мой отец, мы навещали нянюшку, моя мама всякий раз забегала к той слепой бабушке. Приносила ей конфеты, печенье и возвращалась от нее всегда зареванная. Она искренне жалела немощную женщину, предугадав ее судьбу. Недаром мать вскоре после смерти отца избрали председателем профсоюзного комитета леспромхоза. Она сопереживала людской боли, чувствовала ее, 17 лет отстаивала права рабочих леспромхоза. Помню, мы с ней горячо осуждали того сына-подонка…